Иллюстрация: Петр Саруханов / «Новая газета».

Главные мировые события напоминают сейчас инсталляцию, которую на наших глазах делает убежденный революционер-постмодернист. И у него крайне плохо как со вкусом, так и с чувством перспективы. Еще хуже — с идеями и смыслами. Но он абсолютно увлечен своим делом, и останавливаться не хочет.

Впечатление такое, что этот создатель взялся полностью извести своим произведением все, что составляло ценность для классической культуры: просвещение, эмпатию, этику… Мы уже давно привыкли видеть, как подобная инсталляция делается на просторах РФ. Хотя привычка нисколько не уменьшила удивления перед новыми фазами процесса: что, оказывается, можно еще и так? Но теперь процесс перекинулся туда, где прежде мы полагали самый устойчивый центр если не просвещения, то уж наверняка интернациональной эмпатии и правовой этики. Теперь инсталляция делается в USA. Инсталляция как регрессивная революция.

Сегодняшних регрессистов в РФ и USA очевидным образом объединяют несколько ключевых позиций:
1) Отрицание идеи глобальной цивилизации под руководством универсальных гуманистических принципов.
2) Абсолютный скепсис насчет гуманистических принципов и замена их методами реал-политик.
3) Подчинение правящим политическим элитам государственных и законодательных институтов; отождествление государства с верховной исполнительной властью.
4) Подчинение прав и свобод человека принципу «государственного интереса», за которым стоит интерес правящих политических элит.
5) Отрицание приоритета международного права и институтов над правом и институтами суверенно-национальными, т.е. находящимися под прямой властью известных элит.

С другой стороны, интересны и различия между тем, как совершается постмодернистская регрессивная революция в РФ и USA.

В российском случае мы видим тяжеловесный, «опричнинный» стиль с ориентиром на времена средневекового Московского царства эпохи «собирания земель», с жестоким подавлением мятежных мыслей и абсолютной самодержавной централизацией всего.

Фото: Юлия Морозова / ТАСС.

В случае USA перед нами разворачивается феерическое шоу, карнавал своего рода феодалов-суверенов, поднявших восстание против институтов государства и цивилизации.

Здесь нет, как в РФ, такого единого центра, из которого управляется весь процесс. Несмотря на объединяющую всех фигуру президента Трампа, мотивы и социальный состав у «восставших» резко неоднородны: либертарианцы-анархисты соседствуют с христианами-фундаменталистами, а также с «темным просвещением» неореакционеров.

Эксперты видят в данном разнообразии почти что гарантию того, что уже вскоре лагерь Трампа посетят неизбежные внутренние конфронтации. И конечно, все это существенно разнится с той иерархической монолитностью РФ, где любая представленная в официальном поле политическая партия, лояльная к существующему строю, отличается от любой другой подобной партии только названием.

В общем, американский вариант больше напоминает ту «классическую» версию постмодернизма, о которой в конце ХХ века так много говорили Франсуа Лиотар, Ихаб Хассан, Олвин Тоффлер, Жан Бодрийар: хаотическая многополярность, персоналистический нарциссизм, всепроникающий технократизм, гуманистический скепсис, гипермобилизация экономики.

Российский же вариант включает в себя почти все перечисленное — кроме многополярности. Вместо нее он создает единое фольклорно-патриотическое представление, которое должно намертво закрепить сложившееся положение вещей в головах у подданных. Фольклорно-патриотический постмодернизм.

Что касается идеологии регрессивной революции, то здесь разница между РФ и USA также весьма заметна.

В российской версии главное внимание уделяется пространственному, географическому, геополитическому аспекту. Речь постоянно идет о войне с «коллективным Западом», о противостоянии «коллективного Юга с коллективным Севером», о восстановлении «исторической справедливости.

Можно вспомнить и дугинскую версию перманентного конфликта между «цивилизацией Суши» и «цивилизацией Моря».

В общем, это и неудивительно, ибо „ вся динамика российской истории, что царско-самодержавного, что советского периода, основывалась на географическом, горизонтальном расширении, на плоскостной экспансии, что и привело в итоге к приватизации столь огромных территорий.

Собственно, самое главное в наиболее расхожей версии российской идентичности связано не с каким-то внутренним содержанием, не с идеями и не с религией — но именно с географическим масштабом.

Содержательная, идейная часть идентичности всегда была самым слабым российским местом, как будто циклопический объем удерживаемого пространства подавлял и вытеснял все остальное.

Как писал Николай Бердяев: «Русский человек пал жертвой необъятности своей земли». Обладание пространством сакрализовывалось, наделялось особым интимно-духовным значением — вне зависимости от того, что на нем происходило и какой ценой оно было приобретено. Подобное отношение характерно как для российских властей, так и для их подданных.

Именно потому и присоединение Крыма в 2014 году произвело между ними такой сильный консенсус.

Возврат пространства и влияние на отдаленных территориях — в Африке, на Ближнем Востоке и даже в самой сердцевине Европы путем активной поддержки определенных политических сил. Это и есть ведущая идеология сегодняшней российской регрессии. И, разумеется, абсолютный контроль территорий уже подвластных, — в этой логике невозможно представить ни настоящей внутренней автономии, ни самоуправления, ни бесцензурных выборов на местах.

В общем-то идеология, по сути, исключительно горизонтальная, плоскостная, формально-географическая. Чем эта география будет потом заполнена, не представляет здесь слишком большого интереса. Разговоры о «духовных традициях», о православии — не несут существенной смысловой нагрузки. Здесь в принципе вообще нет смысловой нагрузки — кроме лишь безусловного требования соблюдать лояльность.

Фото: Zuma \ TASS.

Иную картину представляет американское «восстание». Да, некоторое сходство с российской географической повесткой все же есть — претензии на Гренландию, Панамский канал, Канаду.

Однако заявления президента Трампа в этом направлении выглядят пока что больше как безумные гротески, чем как прямые ультиматумы. Или напоминают отвлекающий маневр.

Главное же, чем особенно выделяется идеология сегодняшней правящей элиты USA, — это заявка на создание «новой реальности» безо всех основных цивилизационных и гуманистических ценностей.

Да, в современной властной системе РФ эти ценности де-факто тоже равны нулю — однако напрямую никто не скажет о ничтожности принципов демократии, социальной справедливости или человеческого сочувствия.

Напротив, с унаследованным издревле «византийским лицемерием» здесь только и говорят о том, что все это «у нас» в лучшем виде представлено. Но американцы говорят прямо, цинично, без околичностей. Так, что можно разбирать на цитаты.

За основу подойдут наиболее философско ориентированные представления Питера Тилля, соучредителя Facebook и Palantir Technologies, одного из главных представителей Кремниевой долины и убежденного консервативного либертарианца.

Некоторые считают его своего рода идейным наставником таких ведущих сегодняшних фигур, как Илон Маск, Марк Цукерберг и вице-президент от республиканской партии Джеймс Дэвид Вэнс.

Идеи Питера Тилля оформились еще в нулевые годы, когда он выпустил свое стратегическое эссе «Момент Штрауса», где говорит примерно так:

«Риторика о свободе слова, мира без границ, гражданских правах больше не работает, как и вся идеология либерализма».

По сути, он говорит о том, что весь многовековой проект западной антично-христианской цивилизации перестал работать. Этот проект закончился. Прежде ставка философов и гуманистов делалась на то, что человек есть носитель разумного начала и способен преображать реальность в соответствии с этим — такова его природа и предназначение.

Сегодня же люди верят в силу воли и случая, но больше не доверяют силе интеллекта, разума и рациональности.

«Вопрос о человеческой природе закрыт. Мы больше не верим в способность людей обдумывать проблемы».

Питер Тилль полагает, что последний рубеж рациональной картины мира был преодолен в 1989 году, когда пала Берлинская стена и распался Советский Союз.

Тогда еще жила надежда на то, что мир станет глобальным, демократическим и открытым. Об этом говорили тогда ведущие лидеры мнений: Карл Поппер в «Открытом обществе и его врагах» и Френсис Фукуяма в «Конце истории».

Но история показала другое. Лидеры Китая и других стран Восточной Азии не поверили, что открытость решит их проблемы.

Вместо этого они извлекли из этих событий противоположные уроки: если слишком сильно всё открывать, то всё развалится. Они остались при своих автократиях и тоталитарных