Фото: Алексей Душутин / «Новая газета».

Книжные итоги этой весны подводить просто: процесс исчерпывающе характеризуется формулой «все хуже и хуже».

В этом процессе отчетливо выделяются несколько реперных точек. Начало его определяется с точностью до даты — 27 февраля, когда оформилась новое «министерство» писателей, во главе которого встал помощник президента Владимир Мединский.

Это означало, что литературу, как и всю российскую культуру, власть берет под свой тотальный контроль. Никаких новых методов изобретать не стали и пошли путем проторенным: идеологическая обработка и репрессии.

В сфере идеологии все идет по плану: уже в мае ответсек правления СПР Николай Иванов с гордостью отрапортовал, что союз стал «единственной всероссийской профессиональной писательской организацией». Иванов немного торопится — все-таки процесс еще не завершен, но в принципе он не так уж и не прав.

В репрессивной части власть перешла от точечных репрессий по политическим мотивам к системному давлению на отрасль — и это печальная и, наверное, главная новация этой весны.

„ Идеологической обработке еще можно сопротивляться, репрессиям — нет.

До сих пор преследования велись в основном не за творчество и не за книжную деятельность, а за взгляды.

К 2025 году в России прошло немало судов над людьми культуры и искусства, однако один процесс особенно выделялся из общего ряда — это «театральное дело», из-за которого Женя Беркович и Светлана Петрийчук вынуждены уже второй раз встречать свои дни рождения в колониях.

Остальные процессы тоже были политическими. „Маяковское дело“, фигурантами которого стали три молодых поэта Артем Камардин, Егор Штовба и Николай Дайнеко, в основе своей имело «антимобилизационные чтения», то есть акцию. Поэту и режиссеру Всеволоду Королеву вменили «фейки об армии» за посты в соцсети.

Погибшего в СИЗО Биробиджана писателя и музыканта Павла Кушнира судили по статье о призывах к террористической деятельности из-за ролика на ютубе. Политические мотивы являются движущей силой преследования релокантов и «иноагентов».

К ним государство испытывает особенную ненависть, видя в них предателей и пособников врага. Списки «иноагентов» пополняются каждую пятницу — и практически в каждом пополнении есть писатели. Так, реестр этой весной пополнили Алла Боссарт, Михаил Шишкин, филолог Николай Эппле, драматург Иван Вырыпаев, писатель и кинокритик Алексей Экслер* и многие другие. К концу мая число «иноагентов» превысило 1000 человек.

„Иноагентские“ протоколы и штрафы сыпятся беспрерывно, и это само по себе скверно, но надо иметь в виду, что выписываются они не просто так: после нескольких штрафов наступает уголовная ответственность.

Впрочем, это неудобно, долго, и власти, кажется, теряют терпение. „Хватит нянчиться с этими субъектами, которые ничего хорошего для нашей страны не приносят“, — горячился на прошедшем в конце мая в Петербурге юридическом форуме замглавы Минюста Олег Свириденко. Он предложил ввести прямое уголовное преследование „иноагентов“, и в Госдуме эту инициативу уже поддержали. Значит, ждем соответствующий законопроект.

Другой законопроект, которым „иноагентам“ с 1 сентября запрещается участвовать в любой образовательной и просветительской деятельности, уже принят. Фактически это означает, что любая деятельность „иноагентов“ будет поставлена в России вне закона.

Никуда не делась и цензура. Так, издание „Верстка“ обнаружило, что в учебнике литературы для средней школы убрали упоминание о том, что писатель Александр Грин дезертировал из армии. Там же сократили биографию Гоголя и поменяли тексты об Украине. Даже главную литературную сенсацию весны — книгу горячо любимого Z-лагерем Эдуарда Лимонова „Москва майская“, рукопись которой долгие годы считалась утраченной, выпустили с цензурными изъятиями.

В общем, еще в марте казалось, что репрессии идут полным ходом — но это все еще были репрессии прежнего типа: политические, точечные; саму по себе книжную отрасль особо не трогали. Представители отрасли даже осмеливались обозначать несогласие с проводимой политикой. В аналитике пробрасывалась мысль о том, что одно из главных препятствий развития книжного рынка — это избыток ограничительных мер, и президент „Эксмо-АСТ“ Олег Новиков очень осторожно указывал на „нюансы“ в вопросе перехода вопросов книгоиздания от Минцифры к Минкультуры.

У меня сложилось впечатление, что к сложившемуся порядку просто-напросто привыкли. „Красные линии“ казались четко прочерченными, и они вроде бы давали возможность на какое-никакое, но все-таки существование. Ну отменили очередную презентацию по очередному доносу. Ну оштрафовали за пропаганду ЛГБТ* или иной запрещенки. Ну не пустили на фестиваль… Это неприятно, но переживаемо.

Тревожные звоночки прозвенели в середине марта, когда прокуроры пришли в книжный магазин „Фаланстер“ в Москве. Силовики тогда изъяли, в частности, произведения Мишеля Фуко, Ханны Арендт, Вальтера Беньямина и Сьюзен Зонтаг.

А в конце марта книжному издательству Individuum отказали в участии в международной литературной ярмарке Non/fiction. При том что Individuum — издательство крупное, да еще вроде как часть „Эксмо“. „Так вышло“, — выдавил из себя гендиректор компании „Экспо-парк выставочные проекты“ Василий Бычков, и все стали выражать неудовольствие тем, какой циничный комментарий. А что он еще мог сказать?

Однако главным был тогда не единичный запрет, а информация, которая особого резонанса не вызвала: СМИ выяснили, что Non/Fiction требует от издательств представить списки книг, которые они планируют выставить на своих стендах. Реестры и списки нежелательных книг уже успели стать массовым явлением, но и тут книжники и читатели повозмущались и перестали говорить об этом — а ведь наверняка кто-то уже знал, почему Individuum вдруг попал в опалу и почему организаторы ярмарки вдруг затеяли такие тотальные проверки. Оперативники точно знали.

Тучи сгущались, но гроза еще не разразилась. Казалось, что все происходящее вмещается в привычные рамки. 10 апреля (в первый день Non/fiction, что символично) прокуратура явилась с проверкой в независимый книжный магазин „Подписные издания“ в Петербурге. Магазину выдали список из полусотни книг, которые надо убрать с полок, — это уже был не звонок, а колокольный звон.

Уже тогда прокуратура вышла за рамки ЛГБТ-тематики, потребовав убрать произведения журналистов Валерия Панюшкина и Сергея Пархоменко и роман „Доктор Гарин“ писателя Владимира Сорокина. „И грозное слово „экстремизм“ уже тогда прозвучало в сообщении ТАСС: „Проверяющие изъяли из продажи несколько десятков книг экстремистского толка, в том числе ряд изданий с признаками ЛГБТ-идеологии“.

15 апреля в телеграм-канале Российского книжного союза появился текст нового для этой организации жанра (ранее мне такое не встречалось). В связи с проверкой „Подписных изданий“ РКС отмечал, что „экстремизм и пропаганда ЛГБТ предполагают серьезное наказание в виде миллионных штрафов, приостановления деятельности и заключения под стражу, но распространяются они исключительно на правообладателей интеллектуального продукта“.

„Если в качестве такового выступает книжный магазин, то последствия для „Подписных изданий“ очевидны“, — говорилось в сообщении. Вероятно, в РКС таким образом хотели предупредить книжный мир: теперь все всерьез.

14 мая грянуло „дело издателей“. Пострадал независимый книжный магазин „Карта мира“ в Новосибирске, но эпицентр бури разразился в Москве. Стало известно об обысках у сотрудников компании „Эксмо“, в том числе — у сотрудников издательств Individuum и Popcorn Books, входящих в холдинг. В итоге три человека были отправлены под домашний арест. Их обвинили в „организации деятельности экстремистской организации“. Согласно официальному сообщению СК, фигуранты дела „из корыстных побуждений издавали и продавали книги, пропагандирующие деятельность движения ЛГБТ“.

14 мая — это еще одна дата, которая изменила книжную сферу. Арест за книги раньше — даже по нынешним меркам — представлялся чем-то невозможным, но в этот день он стал реальностью. И в этой новой реальности правила игры оказались совсем другими.

Уже на следующий день, 15 мая, „Эксмо“ разослало по магазинам список „нежелательных“ книг. Ранее оно просило отозвать эти книги из продаж, теперь же требования стали радикальнее: издательство просило утилизировать их на месте или вернуть для утилизации в издательство. Список состоял примерно из 50 наименований. Издание „Верстка“ вскоре выяснило, что после обысков в „Эксмо“ и другие издательства также начали готовить списки произведений для изъятия из продажи. В некоторых случаях с полок убирали вообще все книги