Сибирские лайки. Байкал.

Депутаты хотят разрешить убивать бездомных собак. Мы знаем благодаря Линчу, что совы не то, чем кажутся. А собаки? Две истории — первая от моего друга, во второй сам был участником и свидетелем. Предательство и месть — Байкал, метеостанция, мыс Покойники, а дальше, в 30–40 километрах, Заворотная (бухта и маленький поселок), там в СССР добывали микрокварцит (первое в мире месторождение).

И один охотник — никудышный — подранка упустил. Изюбря. А лайка пошла за ним. Хорошая собака, преданная хозяину. Догнала изюбря и цепляла его за ноги. Для лайки сложнее было преследовать; олень создан, чтоб выживать в таких снегах и бежать по ним. Лайка — уже на последнем дыхании, только ради своего хозяина.

Почти издохшая вцепилась в ногу изюбря и повалила его. И в это время выходит шатун, представляешь? На его счастье. Урожая не было — ни ягод, ни шишек. Впрочем, как потом выяснили, этот мишка подранен был еще за два года до этого, в общем, и без того спать не мог улечься.

Лайка отпускает ногу изюбря, и тот — у него уникальное строение, он так может — поднимается и убегает. Собака остается, уставшая до смерти и наедине с медведем. А охотник этот, егерь, подошел уже и видел это все, от него и знаем подробности.

Лайка поднимает две лапы и чешет медведю морду. Медведь охренел. Она, может, защищаться пыталась, но сил уже не было и, лежа в снегу, лапами — по морде медведя. То ли гладит его, то ли пытается отбиться. Тот сел в оторопи, на нее смотрит. Может, и замочил бы ее. Или отпустил. Неизвестно.

Но появился мужик с ружьем. И медведь лайку долбанул сразу, кишки вывалились. Егерь видел, как тот распорол ей брюхо и сел на нее. Ну а он сам, егерь, испугался — так и сказал. Признался, когда пьяный был. Покатился к Байкалу с этого склона, ружье потерял.

В Заворотах ничего не было, никакой скотины. Даже на Покойниках ничего не было. Две коровы одно время. А в Заме (деревня и луговая долина) животина была. И вот спустя три года после этих событий волки вдруг принялись резать скот. Начали их ловить — ага. Выяснили лишь, что стая из четырех волков. Точнее, так: из трех волков, четвертая — собака, и она — вожак. Волк не будет ходить по чужой тропе. Не только по человеческой, но и по звериной не пойдет — рядом. А тут на тропе четкий собачий след. А рядом — следы волков. Они тропу перепрыгивали и шли немного левей или правей собаки.

„ Ну да, понимаешь? Лайка та выжила. Но мужик-то ничего тогда не сделал, не вернулся за ней, бросил ее. И собака не простила человеку.

А до этого убили волчицу там — за волчьи лапы платили по 200 рублей. Волчат не тронули, их и искать не стали. И северных оленей, кстати, тогда же перебили. План надо было сдавать — с вертолетов били, чтоб загрузить Улан-Удинский комбинат. Говорили: это учеты. Нет, они просто всех на Хамар-Дабане оленей перехерачили. Ну это мы отклоняемся. Лайка та выжила, звали ее Дружбой. И, видимо, с волчатами теми осиротевшими и стали одной семьей они. И пошли мстить. Она след свой оставляла как будто специально. Но это я так думаю.

Что делать, выход один оставался у местных — красные флажки. И волков тех трех убили, а собака ушла. Она-то флажков не боялась, она про них все знала, а эти ее воспитанники так и не смогли. Ты повесь фиолетовые ленты, пометь желтым, синим — так же будут волки шугаться, просто человеку надо кровь, и он метит красным все.

…Проходит время. Трапезников, был такой и есть, слава богу, человек, — в 70-х он, главный механик Иркутского завода радиоприемников, на все плюнул, уехал в верховья Лены и остался в Чанчуре (крохотная, недоступная без проводника деревня, от тех мест, от Замы, недалеко — по прямой по карте 53 км). Это тот самый, к кому подходил Распутин Валентин Григорьевич, а он косит траву. «Можно с вами поговорить?» — «Ты заходи попозже, будет время, так уделю». (Распутин потом снова и снова туда приезжал, это он написал: «Если можно сказать, что остались на свете еще райские уголки, то один из них — Чанчур».) Летчик-испытатель Тюрюмин там родился, Герой Советского Союза, еще что-то случилось… Трапезников определил исток Лены, часовню там поставил, пасхальный ход делали. И вот я добрался до него, и он мне рассказывает — я и присел, где стоял. Два года с гаком он воевал с волчарой одним. И материт его — а ведь хорошо относится к природе. Гад такой, мол. Азарт у человека уже — он мне вызов бросил! Чего только не делал, чтобы изловить его, часами вываривал капканы в кедровой хвое, чтобы напрочь отбить запах железа. На второй год волчара перестал мочиться в его капканы, начал в них срать, показывая свое презрение. А на третий год происходит вот что.

Конец апреля, лед вот-вот должен подтаять, но пока его покрывает вода, стекающая с южных склонов гор. То есть сантиметров 20 воды, а под ней лед. И Трапезников туда — под воду, на лед — положил капкан, выправил. И попался-таки волчара. Спускаюсь с горы, рассказывает, на Чанчуре и вижу пять или шесть, не помню, волков и в центре — мой. Волчара. В капкане. Да еще и двумя лапами — это вообще удивительно, чтобы волк так попал. Он бы, может, и отгрыз лапы. Но тут спустился Трапезников. Волчара буркнул своим, чтобы уходили. Те нехотя, но — приказ получен — ушли.

„ И ты представляешь, говорит, подхожу к нему с ружьем, довольный, а он даже не смотрит на меня. И только когда взвел курок, он повернулся ко мне мордой и в глазах его прочитал: твоя взяла, кончай меня. А почему ты его убил, спрашиваю. Нет, он не собирался больше жить, — как-то так он мне сказал, и все на этом. На этом — конец рассказу моего товарища и строгим фактам. Потому что закрученный в колечко хвост того волка еще ни о чем не говорит. Да, это отличительный признак гибрида волка и лайки, у такого волкособа даже отдельное имя есть — волэнд. Но ни мой товарищ, ни я своими глазами того волчару не видели. И потом, где доказательство, что он сын той самой Дружбы?

Собака — не друг человека. Наше Альтер эго. Или даже душа человека. Не моя мысль, еще у классиков собака — метафора и человека, и его души. Все так: лучшее в нас — не мозги, не руки, достаточно посмотреть на то, что нас окружает, что мы напридумывали и наделали.

А душу не описать, но любимая собака, тыкающаяся мокрым носом в твои ладони (вот они нам для чего), дает некоторое представление нам о нас. Какие мы на самом деле.

Если помнить об этом, получается, нам разрешат поэкспериментировать. Ждали то зари коммунизма, то полетов на Марс, а дождались легализации живодерства и расставания с душой, потери человечности — все идет к тому. Те самые наши классики, так любящие оксюмороны (соединения несоединимого) в своих заглавиях — «мертвые души», например, — про нас, видимо, написали бы «мертвые туши» (тавтологию в названиях они тоже любили — «бедные люди»). В жизни собаки то и дело оказываются человечней людей. И детям, и старикам, и мужчинам, и женщинам, и не только одиноким, во многих вполне благополучных семьях собака — самый близкий и желанный родственник. И не потому, что остальная родня плоха, а потому, что — душа твоя, самое близкое, что вообще тут есть.

* У нас, к сведению депутатов, до сих пор все дети в школе читают «Муму». А Герасим, утопив Муму (душу), как известно, от барыни ушел и порвал вообще все связи с жизнью, какой она у него была до того. Кстати говоря, и барыня вскоре умерла. «А наследникам ее было не до Герасима: они и остальных-то матушкиных людей распустили по оброку». Депутатам помимо пояснительной записки к законопроекту хорошо бы перечитать: «…деревня, из которой барыня его взяла, лежала всего в двадцати пяти верстах от шоссе. Он шел по нем с какой-то несокрушимой отвагой, с отчаянной и вместе радостной решимостью. Он шел; широко распахнулась его грудь; глаза жадно и прямо устремились вперед. Он торопился, как будто мать-старушка ждала его на родине, как будто она звала его к себе после долгого странствования на чужой стороне, в чужих людях…» Этот текст вышел во втором номере журнала «Новое обозрение».