Фото: Валерий Левитин / Коммерсантъ.

Выражение “как Новый год встретишь, так его и проведешь” никогда еще так тесно не соприкасалось с политической повесткой, как в случае с минувшим зимним сезоном в Куршевеле.

В январе в соцсетях активно тиражировались видео, на которых российские туристы отдыхают на горнолыжном курорте во Французских Альпах так, словно встречают не 2025 год, а максимум 2007-й.

Повсеместно реющие триколоры, водка “Белуга” Gold Line на столах в après-ski ресторанах, которую разносят официанты в русских народных костюмах, — принадлежность происходящего к 2020-м выдавал разве что “патриотический” хит Татьяны Куртуковой “Матушка-земля, белая березонька”, фоново звучащий на половине куршевельских роликов.

“Фишка в том, что русские здесь — да, впрочем, и всюду — живут не в свое удовольствие, а напоказ. Точнее, удовольствие именно в том, чтобы напоказ выставлять удовольствие… повод для гордости — жить всюду, как в России”, — описывал в 2007 году свои впечатления от “русского Куршевеля” журналист Дмитрий Губин.

Тогда же бывший главред российской версии GQ Николай Усков охарактеризовал доминирующий тренд в обществе потребления РФ как “путинский гламур”. Прилагательное “путинский” отвечало за идеологическое аннулирование явления.

Потому что гламур сам по себе еще не равноценен аполитичности: феномен “радикального шика”, о котором в культовой статье для журнала New York писал Том Вулф, тоже можно назвать своеобразным ответвлением гламура.

Однако он всецело выстроен вокруг заимствования высшим классом “низких” антиэлитарных, часто леворадикальных идей — пускай и заимствования не вполне искреннего.

В российском контексте таким “шикарным радикалом” была Ксения Собчак эпохи протестного движения начала 2010-х. Это более “просвещенная” стадия гламура, которая должна была прийти на смену “путинскому” из 2000-х, основывавшемуся на патерналистском общественном договоре: западная модель потребления, заграничные поездки и прочие блага глобализации в обмен на карт-бланш для властей.

Но начавшемуся было просвещению не суждено было расцвести, поскольку наступил 2014 год и национальной идеей стала, как выразился Николай Усков, “новая серьезность”: “В каждой подворотне только и говорят о духовности, священной памяти, скрепах, периодически срываясь на истерические рыдания и стоны с жалобами, разумеется, в прокуратуру… Не страна, а храм, не история, а Священное Писание”.

Ксения Собчак. Фото: Анатолий Жданов / Коммерсантъ.

С повышением градуса подобной “серьезности” всю вторую половину 2010-х эта доктрина обретала все более странные очертания: разговоры о духовности и русской идее не могли не способствовать массовой политизации, но в очень своеобразном понимании этого слова.

Собственно, причиной рассерженности “рассерженных горожан” на Болотной площади принято считать достижение потребительского потолка: удовлетворившись некими базовыми, материальными атрибутами европейского образа жизни, российский средний класс потянулся к атрибутам порядка более высокого: парламентскому представительству, подотчетности властей, честным выборам — иначе говоря, к переходу из модуса потребителя к потребителю-гражданину.

В общем, к ролевой модели современного европейца. И, жестоко подавив протесты, Кремль столкнулся с проблемой гражданско-политического вакуума, который севшие по “Болотному делу” митингующие как раз и пытались заполнить.

Так и родился причудливый посткрымский вариант гламура: где потребление нулевых подружилось с “русским миром”, призванным оправдать скатывание страны в авторитаритаризм высокопарными речами о суверенитете.

Комбинация эта, надо сказать, очень необычная, если учесть, что современный “русский мир” — ввиду присущего ему антизападничества и изоляционизма — противоречит философии российского общества 2000-х, когда буквально все слои населения, от низов до нуворишей и элит, были очарованы возможностью к ныне ненавистному Западу прикоснуться: через семейную поездку в IKEA, покупки в бутике Cartier или выходные в Сен-Тропе.

Но из 2025 года этот парадокс 2010-х выглядит более объяснимо: просто тогда “русский мир” был скорее своего рода эстетической погремушкой, чем государственной идеологией.

Его насаждение было настолько неохотным, что осенью 2021 года Екатерина Шульман* в студии “Эха Москвы” всерьез рассуждала об отказе “Единой России” от повестки Новороссии из-за ее токсичности для всех, кроме социальной группы сторожей. Не столько содержание, сколько сам факт такой беседы (с таким спикером и на такой платформе) говорит о том, что вплоть до начала 2020-х в РФ сохранялось не только потребительское наследие 2000-х — на российский рынок активно выходили новые бренды, санкции были едва заметными, а получение шенгенской визы все еще действовало по упрощенной программе, — но и политическое.

Фото: Вячеслав Прокофьев / ТАСС.

С относительно мягкой цензурой, обилием альтернативных СМИ и, в общем, довольно активной оппозиционной средой — по крайней мере до ареста Навального и иноагентской истерии 2021 года.

И ключевое преобразование 2022 года — это как раз отказ от потребительского наследия нулевых в пользу идеологии, которая теперь не просто русский китч, способный растрогать публику на открытии Олимпийских игр в Сочи, но инструмент принудительной консолидации общества и проведения внешней политики.

Игнорировать его или уж тем более иронизировать над ним теперь не допускается. И возникает еще более причудливое состояние социума, который помещается в противоестественную для него (на этот раз настоящую) изоляцию и лишается главного постсоветского завоевания последних десятилетий — возможности потреблять не хуже и не меньше среднестатистического европейца.

Странно, что россияне на свежих куршевельских видео, которые олицетворяют собой “мечту нулевых”, — празднуя Новый год во Франции в подчеркнуто-люксовой одежде от Prada и Moncler — при этом размахивают флагами России под песню о Святой Руси, которая “для других — занозонька”.

Как будто бы политическая доктрина “занозоньки” последних лет не привела к тому, что бутик Prada в Москве теперь не работает, а съездить во Францию стало беспрецедентно трудной, требующей унизительно долгого визового процесса и многоступенчатого перелета процедурой.

Но русский гламур 2020-х тем и примечателен, что ему присуща некоторая степень мазохизма, как и любой тоталитарной эстетике.

“Она исходит из комплекса ситуаций, связанных с контролированием поведения, подчинением, сверхусилием и способностью терпеть боль; она связывает два человеческих состояния, кажущихся несовместимыми, — эгоцентризм и самозабвенное служение”, — писала Сьюзен Сонтаг в эссе о кинематографе совсем других времен и совсем в другой стране.

Собственно, если суммировать “политическую эволюцию” РФ в период 2022–2025 годов, можно сказать, что это был цикл поразительного, всепоглощающего насилия и отказа от почти всего постсоветского наследия, направленный на то, чтобы по итогу просто оказаться в начальной точке.

Для чего власти сейчас и прорабатывают условия возвращения иностранных компаний на российский рынок, смягчение санкций и, по данным источников “Верстки”, даже планируют устроить внутреннюю “оттепель”, вернув в страну публичных релокантов и некоторых “иноагентов”, а в эфир Первого канала — Ивана Урганта.

Фото: Валерий Левитин / Коммерсантъ.

Желание жить напоказ, о котором говорил Губин, или предаваться культу потребления, о котором писал Усков, никуда не делось — просто делать это так, как в 2000-е, стало слишком скучно.

“Когда у нас все спокойно, стабильно, размеренно — нам скучно, хочется движухи”, — сказал в прошлом году Владимир Путин, и эту движуху высшему классу он действительно обеспечил.

Число миллиардеров в России и их состояние продолжают расти, внутри страны “движуха” открывает новые возможности для заработка и освобождает иностранные активы, и все это даже напоминает своего рода игру: удастся ли нам жить так, как раньше, рассорившись со всем миром?

Экстаз с российскими флагами в Куршевеле тем и обусловлен, что этим людям, среди которых были и вполне перспективные “государственники”, это удалось.

И они, отрезанные от Запада визовыми ограничениями и уходом европейских бутиков, в куртках Prada буквально заставляют французских официантов носить себя на троне в костюмах патрициев.

Это — торжество победившей эстетики периода Путина, разворачивающееся на фоне сближения Кремля с Белым домом, правого поворота в странах ЕС и укрепления позиций РФ на переговорах с Украиной.

От соприкосновения с политиконом, для переживания которой американская либеральная интеллигенция 1970-х сближалась с бойцами “Черных пантер”, российская б