Обложка книги «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» Мишеля Фуко.
Одна из последних громких новостей книжной цензуры в России — недавний визит прокуратуры в магазин «Фаланстер». Судя по подборке изъятых книг (Арендт, Сонтаг, Беньямин, Фуко), в магазины такого качества даже следователи ходят интеллигентные.
Выбор книг в целом выглядит логичным и однородным: все эти авторы, как мы понимаем, писали антитоталитарные тексты. Фуко, например, был изъят за то, что написал «Надзирать и наказывать» — книгу о рождении и эволюции тюрьмы.
Что характерно, совсем недавно была переиздана другая работа Фуко — «История безумия», — экземпляры которой теперь огромной кипой лежат прямо у входа во «Фаланстер», но вкус прокуратуры оказался взыскательным: свежее безумие ее не заинтересовало, а заинтересовала старенькая эволюция наказаний за преступления.
«Надзирать и наказывать» и правда выглядит очень актуально — хотя бы потому, что сейчас еще очевиднее, чем за все последнее время, стала необходимость реформировать тюрьму.
Некоторые предложения относительно того, какой должна быть тюрьма в идеале, Фуко в своем тексте описывает. И раз уж наша власть услужливо напомнила нам об этой книге, попробуем ее сегодня перечитать.

Но прежде чем думать о реформах, нужно сначала понять, что вообще собой представляет современная тюрьма, и это автор анализирует бо́льшую часть читательского времени. «Надзирать и наказывать» — конечно, не роман, и все-таки сюжет там есть: Фуко начинает с описания публичных казней и рассказывает о том, как из этой карательной практики выросла современная пенитенциарная система.
Речь идет далеко не о «смягчении нравов»: хотя никто никого давно публично не сжигает и не колесует на площадях, нравы тюремщиков и судей от этого лучше не стали — просто насилие из открытого переродилось в насилие по умолчанию, и объект, на который это насилие направлено, изменился.
Если при карательной системе публичных казней власть стремилась наказать тело (и устрашить всех потенциальных преступников, для которых этот театр публичной смерти и предназначался), то с течением времени и суды, и тюрьма стали интересоваться душами. Тело они при этом в покое, конечно, не оставили — просто из цели оно превратилось в средство.

Здесь, наверное, имеет смысл сразу поставить дисклеймер: некоторые представления Фуко о том, что происходит с заключенными в тюрьме, кажутся если не слишком наивными, то слишком теоретичными. Он, например, уверен, что переключение внимания с тела подсудимого на его душу произошло после Реформации и начало «эпоху карательной сдержанности». И что в современных механизмах уголовного правосудия «след публичных «пыточных» казней не вполне изжит, но все более изглаживается «нетелесной» уголовно-исполнительной системой».

Может быть, во французских тюрьмах и имеет место какая-то карательная сдержанность, но российские, как мы знаем, похвастаться этим не могут. Тем не менее, Фуко — может быть, для чистоты теории — ставит четкие рамки: сейчас, говорит он, все тюремные практики стараются ненасильственно подчинить тело для того, чтобы повлиять на психику арестанта.
Эта власть над телом проявляется в любых мелочах: начиная с того, что арестант обязан носить тюремную робу, и заканчивая, например, тем, что сидеть и лежать он может в строго определенное время. В этом смысле тюрьма очень похожа на армию, больницу и любой другой «дисциплинирующий» институт:

Фуко приводит пример, когда один из указов по армии от 1766 года четко проговаривал, как должна быть развернута стопа марширующих солдат, какими должны быть направление, размах, длительность каждого движения и т.п. Документ устанавливал «анатомо-хронологическую схему поведения» — по определению Фуко, обеспечивал «проникновение времени в тело».
Такое проникновение почти всегда означает полный контроль. И именно поэтому любое государственное учреждение строит свои отношения с теми, кто в нем находится, по двум осям координат: по времени и по положению тела.
Например, ученик любой государственной школы живет циклами по 45 минут и обязан носить школьную форму, сидеть за партой, сложив перед собой руки, и желательно не бегать по коридорам. Говоря короче, и в тюрьме, и в армии, и в школе государство тратит основную часть усилий на то, чтобы полностью контролировать физическое состояние человека.
Иначе государство может потерять возможность и право его наказывать.

Но эта созависимость времени и тела — не единственное, что роднит школу с тюрьмой и армией. Их роднит и другое — система экзаменов.
Экзамен, по Фуко, — это такая процедура, которая делает три вещи: выстраивает иерархию, утверждает норму и делает каждого отдельного человека видимым, т.е. индивидуализирует его (в случае с арестантами роль экзамена играет судебное заседание).
Любой экзамен распределяет всех сдающих его по бинарным оппозициям: успешен / неуспешен (ученик), годен / негоден (солдат), виновен / невиновен (подсудимый).
При этом каждый из них из конкретного человека превращается в конкретный «случай» — либо соответствующий норме, либо отклоняющийся от нее.
Поэтому, по Фуко, «главная функция судебного наказания — указывать на свод законов и текстов, которые необходимо помнить, а не на совокупность наблюдаемых явлений; оно действует не посредством дифференциации индивидов, а путем спецификации поступков в соответствии с рядом общих категорий; не посредством установления иерархии, а куда проще — путем применения бинарного противопоставления дозволенного и запрещенного; не приводя к однородности, а вынося приговор и тем самым устанавливая непреложный раздел».
Говоря короче, в любых дисциплинарных системах, включая судебную, у человека может быть только два варианта характеристик: либо он нормален, либо он ненормален и подлежит наказанию (и все внимание власти и общества при этом будет приковано ко второму, а не к первому).

В этом смысле тоталитаризм, полностью построенный на системе таких вот экзаменов, глобально работает со своими гражданами точно так же: например, на экзамене под видом выборов у члена тоталитарного общества есть только два варианта голосования — «правильный» и «неправильный», и от этого выбора зависит, будет ли он считаться «нормальным» или подлежащим наказанию.
Так что тоталитаризм — во многом глобальная тюрьма.
Как пишет Фуко, эта любовь к бесконечному делению надвое — на два полюса, две касты, категории, реестра, на условных «здоровых» и «больных» — привита власти еще со времен эпидемий чумы, когда все население города надо было взять, поделить и изолировать друг от друга:
«Обращаться с «прокаженными» как с «чумными», переносить детальную сегментацию дисциплины на расплывчатое пространство заключения, применять к нему методы аналитического распределения, присущие власти; индивидуализировать исключенного, но при этом использовать процедуры индивидуализации для «клеймения» исключения, — вот что постоянно осуществлялось дисциплинарной властью с начала XIX века в психиатрической лечебнице, тюрьме, исправительном доме, заведении для несовершеннолетних, правонарушителей и, до некоторой степени, в больнице.

Вообще говоря, все эти учреждения для контроля над индивидом действовали в двойном режиме: бинарного разделения и клеймения (сумасшедший — не сумасшедший, опасный — безобидный, нормальный — ненормальный), а также принудительного и дифференцирующего распределения (кто он, где должен находиться, как его охарактеризовать, как узнать, как осуществить индивидуальный постоянный надзор за ним и т.д.).
И до сих пор любая тюрьма — как, в общем, и любое тоталитарное общество — строится по тому же принципу жесткого разделения, изоляции одних от других.
Отсюда же происходят и бесконечные попытки сегодняшних депутатов сделать границу между теми, кого они считают врагами, и остальными максимально непроницаемой: допустим, изолировать всех «иноагентов» от их аудитории, запретив им любую творческую деятельность или не давая возможности совершить даже самые простые финансовые операции наравне со всеми.
Но проблема в том, что вот уже на протяжении пары столетий устроенные по этим принципам тюрьмы остаются самым бесполезным заведением всех времен и народов.
Заклейменные арестанты, измученные полным физическим и психическим контролем, прессингом и — чаще всего — полным отсутствием «карательной сдержанности» содержатся на деньги из госбюджета, а потом выходят на свободу не только неисправившимися и нераскаявшимися, но и несоциализированными — то есть теми, кому как будто специально созданы все условия для рецидива.
«Тюрьма плодит делинквентов», — пишет Фуко. И это действительно так: тюрьма в ее нынешнем виде не исправляет, не учит, не помогает пересмотреть приоритеты.
Неэффективность всей пенитенциарной системы настолько бросается в глаза, что остается только удивляться, как она вообще до сих пор жива.
При этом, наверное, нет ни одной другой системы госинситутов (ни в РФ, ни во Франции, ни где угодно), которая стояла бы так надежно и чье реформирование казалось бы настолько н