Сегодня правые популисты пытаются представить преступления и репрессии прошлого как славные страницы национальной истории и сплотить вокруг этого движения своих сторонников. В этом принимают участие не только кремлевские мнемотехнологи, но и религиозные активисты, писатели и режиссеры, близкие к власти. Дина Хапаева в своей новой книге «Террор и память» с большой тщательностью исследует механизмы особой формы искусственной памяти, мобмемори, заточенной на прославление террора и репрессий. Говорим с ней о том, почему средневековье, Иван Грозный, опричнина заняли такое важное место в нынешней пропаганде и чем грозит обществу ресталинизация всей страны.

— Можно ли считать 2005 год, когда 7 ноября заменили на День народного единства, посвященный освобождению Москвы от польской интервенции в 1612 году, началом движения истории вспять, или это был скорее отказ от возвеличивания революции 1917 года? — Конечно, отчасти это была попытка отделаться от призрака революции, особенно после первого Майдана. Но эта дата очень точно совпала с началом неомедиевальной политики памяти в России. Именно в это время, в конце первого — начале второго срока Путина российские националисты стали забрасывать президентскую администрацию своими проектами о возвращении России в средневековье. Эта новая пропагандистская жила явно вызвала понимание и одобрение в Кремле: надо же было чем-то разнообразить рассказы про Великую Победу. Так что эта дата знаменовала собой признание Кремля, что тему средневековой истории надо «качать». Превращение события начала ХVII века в национальный символ было связано с этим.

Дина Хапаева. Фото: Cynthia Blakeley. — Но тему средневековья «качали» еще славянофилы и западники в ХIХ веке. Только для первых ориентиром был Запад времен христианского средневековья и романтики, а для вторых — Запад грядущего социально-политического господства народных масс. — И славянофилы, и евразийцы начала ХХ века, и сегодняшние фашиствующие ультраправые, называющие себя неоевразийцами, никогда не были в состоянии помыслить Россию, не отсылая немедленно к Западу. Вот пример: постсоветские ультраправые выбрали в качестве своего лозунга «новое средневековье» — а не «новую Древнюю Русь» или «новую Московскую Русь». Хотя средневековье — это европейское понятие, которое привнес в русскую традицию западник Тимофей Грановский. Выбрали же неоевразийцы это слово для того, чтобы придать своему проекту «всемирно-исторический» размах, а не выглядеть провинциальными старьевщиками.

— Сейчас борьба представлений о средневековье только усилилась. — С самого начала нашего разговора хочу напомнить читателю словами Чаадаева, каким было это столь любимое националистами русское средневековье: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа — ничего подобного у нас не было. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемым только злодеяниями и смягчаемым только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции».

— До последнего времени царствование Петра Первого считалось важнейшим в становлении страны. Вы в книге рассказываете, что ориентиры сменились, и теперь средневековье стало основополагающим в формировании государства Российского. В чем причины расцвета неомедиевализма не только в России, но и на Западе? — Это вопрос, на который трудно дать краткий ответ, не упрощая. Начну с международного контекста. В последние десятилетия совпали два глобальных тренда. Это — кризис будущего, а именно утрата веры в то, что будущее будет лучше настоящего, страх будущего, ожидание грядущей катастрофы — будь то атомная война, экологическая катастрофа и т.д. На этом фоне стремление увернуться от воображаемой катастрофы, затормозить бег истории и оказаться в известном прошлом приводит к вере в обратимость исторического времени.

«Возврат в средневековье» — тема, которая постоянно муссируется и российскими и западными авторами, одними — с энтузиазмом, другими — с ужасом. Но никакой «возврат», прыжок назад в историю — средневековья или любого другого периода — невозможен. — Однако спекуляции на этих представлениях достигают впечатляющего результата в обществе.

— В своей книге я рассматриваю право-популистскую политику памяти, особенно рьяно спекулирующую на этой вере в повторение истории. Россия дает исключительный пример превращения такой политики в государственную. Что сильно отличается от неомедиевализма на Западе, который пока нигде не прибрал к рукам политическую власть.

— Чем политический неомедиевализм отличается от медиевализма? — Медиевализм выражает идею культурной преемственности между Средними веками, модерном и современным обществом. Политический неомедиевализм — это пропагандистская стратегия, которая легитимизирует существующее социальное неравенство и создает представление о нормальности террора как метода правления.

— Власть хотя и ведет поиск общественного проекта в прошлом, но речь не идет об устройстве государства по средневековому образцу. Так ли опасна эта игра в старину? — Это как сказать. Конечно, пока правительство прямо не заявляет, что мы восстанавливаем сословное общество и монархию. Но ведь и то, что мы наблюдаем, сложилось не в одночасье. В книге я привожу примеры использования понятия «сословие» чиновниками в официальных ситуациях и в судебных процессах. И потом, члены Изборского клуба, считающегося идейной кухней Кремля, выражаются вполне однозначно: да, надо вернуться к сословному обществу, «где каждый знает свое место», а теократическая монархия есть «органичная форма правления» для России.

— Но эту мысль довольно трудно продвинуть в широкие массы. — Российская власть, действительно, остро ощущает дефицит идеологии. Вот, например, Стратегия национальной безопасности, дополненная 2 июля 2021 года, призывала к созданию «привлекательной идейной основы будущего мироустройства». На что горячо откликнулся Александр Дугин, предложив создать «путинизм», «новую идеологию». Но из этого так ничего и не вышло — для идеологии необходим проект будущего, а не прошлого, и такой проект, который можно сформулировать в виде набора абстрактных принципов.

Такой идеологии у Кремля нет, и поэтому отсутствие видения будущего подменяется исторической политикой: населению подробно объясняют, как надо видеть свое прошлое и желать в него вернуться. Историческими фактами, вырванными из контекста, проще манипулировать: советская идеология, при всей лживости пропаганды, создавала ограничения: например, нельзя было ставить памятники царям. «Ну а то, что мы имеем, разве помнит вкус стыда?» Разве сегодня есть хоть какие-то принципиальные ограничения для языка власти?

— В Архангельске Ивану Грозному открыли мемориальную доску как инициатору демократических реформ и покровителю книгопечатания на Руси, и вы анализируете исследования, где его образ не исчерпывается злодеяниями. Считаете, что безумная жестокость перечеркивает его вклад в историю? — Правление Ивана закончилось катастрофой для России — запустением земель, голодом, разрухой, культурным упадком, а также и сокрушительным военным поражением. Не случайно период, наступивший после его царствования, носит название Смутного времени. Иван — учредитель первого в истории России государственного террора, что является его уникальным вкладом в историю преступлений. Как ни богата ими история России, его чудовищные злодеяния стоят особняком. Замечательно также, что наши соотечественники оказываются крайне изобретательны по части превращения преступлений — и своих предков, и своих собственных — в «славные деяния».

— Сталин почитал Ивана Грозного, однако не отменял модернизацию. Почему нынешнее правление сметает достижения демократизации, обрекая страну на прозябание на мировой обочине? — Сталин строил планы захвата Европы, и его «модернизация» была полностью подчинена идее установления там советских режимов. И он не мог пойти так далеко, как бывший министр культуры Владимир Мединский, в прославлении Грозного потому, что Грозный все-таки был царь, а царям большевики памятники ставить не могли. До 2016 года ни одного памятника Грозному поставлено не было. При Сталине было невозможно предложить вернуться во времена Грозного — надлежало маршировать в коммунистическое будущее. А Мединскому, Дугину, Юрьеву, Аверьянову, патриарху Кириллу, Ивану Снычову и иже с ними — необходимо было изобрести оправдание авторитаризма. Опричнина и сталинизм были самыми походящими примерами.